Гонцов к княгине заранее не слали: Святослав вовсе не жаждал, чтобы его встречал весь Киев. Когда, дней десять спустя, пять лодий с княжеским стягом на высоком древке под вечер подошли к пристани на Почайне, там застали только причальную стражу.

– Не надо к княгине посылать, мы сами к ней сейчас… – остановил Асмунд изумленного десятского.

Лют со своими людьми отправился на Свенельдов двор. За время пути в лодьях вниз по Ужу, Припяти и Днепру его рана в бедре поджила и он уже мог ходить, хотя предпочитал седло. Но оттуда почти сразу вместе с Мистиной тоже поехал к княгине. Новости были слишком важны, чтобы разговор о них можно было отложить до утра.

Услышав о страшной гибели Божатки, Эльга разрыдалась – от страха, горя и тайного облегчения. Жаль было бойкого отрока, жаль ближников. Его мать, Ростислава, родная внучка Олега Вещего, была и родственницей, и подругой Эльги все ее пятнадцать лет в Киеве. Невозможно было без ужаса думать о горе матери, не дождавшейся младшего сына из первого же его похода.

– Они Божатку за князя приняли, – говорил Асмунд. – Мы потом рассудили… Парни вечером забавлялись, Божатку на щите катали, кричали «Князю слава!»… Щеняти, что с них взять… А видно, наблюдали уже тогда за нами. Вот и решили, что он князь и есть.

– Может быть, – кивнул Мистина. – Они его в лицо не знают. Могли видеть только на том поле, где вы с Володиславом бились, но много ль там разглядишь издали? Он был в шлеме, день был хмурый…

– А так они похожи… волосы светлые, и в одних летах они… были.

Эльга прижимала руки к лицу, стараясь сдержать рыдания, но слезы ползли на пальцы, изо рта вырывались всхлипы. Она так и видела перед собой тело отрока – без головы. И мерещилось, будто это Святослав. Асмунд прав: древляне то были или дреговичи, они хотели завладеть головой Святослава. Телохранители, не давшие юному князю даже показаться из шатра, спасли ему жизнь. Едва закрывшаяся рана в левой руке не позволяла ему держать щит и он не стал бы вмешиваться в битву, но нападавшие могли бы и усомниться, который тут князь, если бы приметили, что именно этот светловолосый отрок в простой белой рубахе распоряжается остальными, а не тот, что в красной… И забрать его голову тоже… на всякий случай… И его тело сожгли бы там, на поляне в лесу между Случью и Ужом, а ей, матери, привезли бы только прах в обычном глиняном горшке… Захотелось немедленно его увидеть: Святослав только передал ей поклон, а сам не пришел. Дескать, устал и о дружине позаботиться надо сперва… На самом деле ему требовалось время, чтобы собраться с духом перед этой встречей. Сам он считал, что теперь, оставшись старшим мужчиной в роду, обязан ни в чем не уступать отцу, и думал, что мать ждет от него того же.

– Но как так вышло, что те бесы прямо к его шатру прошли? – кричала Эльга. – Прямо в стан! Вы все куда смотрели?

– А вот глянь… Свенельдич пусть тоже посмотрит.

Асмунд не сердился на ее крик, понимая, что сестра потрясена. А тот же вопрос ему еще зададут. Взял деревянное блюдо, начертил углем реку и поляну, чтобы Мистина подтвердил: в расположении и охране стана никаких оплошностей допущено не было. Никто же не мог знать, что русов выслеживает большая ватага… чья?

– Там все были в белых свитах! – твердил Лют. – Как в Перезванце!

– И черные рожи? – Мистина поднял брови.

– Нет, рожи обычные… зверские и красные. Но я вот чуйкой чую – те же самые были бесы. Я тебе больше скажу! – заторопился он, не дав Мистине времени ответить, что чуйку к присяге не водят. – Я видел у них шлемы, кольчуги, и гриди говорили, два клибаниона точно было! В Перезванце у них ничего такого не было, свиты да шапки, а теперь появилось – они оттуда это все и взяли! Точно, глаз поставлю! – Лют быстро коснулся навершия Телохранителя на левом боку, потом правого глаза. – И у одного клюя, который к княжескому шатру рвался, который Божатку зарубил – у него греческий меч был! Это Перезвана меч! Кари его своими глазами видел! Много ли у нас тут греческих мечей! Кари говорит, тот самый, спроси у него!

– Ну так кто это был-то? – в нетерпении воскликнула Эльга. – Что за люди? Дреговичи?

– Нет, – помрачнев, ответил Лют. – Я вроде признал кой-кого. На это глаз не поставлю, но…

– Кого ты признал? – спросил Мистина с таким выражением, что, мол, давай уже, телись.

– Величарова сына одного. Пятого или шестого, не помню, из младших, короче. Со мной одних лет. Я его, Даляту, раньше знал, еще пока мы с отцом в Деревах жили. На нем в этот раз шлем был, хазарский, чужой, плохо подогнанный, как он из-под него чего видел – я не знаю. Но, мне так мнится, он. И на меня с «бородачом» рвался. Как уе… – Лют запнулся и прикрыл рот пальцами, метнув виноватый взгляд на княгиню, – вломил с размаху – с ног сшиб. Не будь на мне доспех, расколол бы, как полено, напополам.

Мистина слегка переменился в лице. Ему ли было не знать, какое действие производит удар ростового топора по плечу.

– И он был с теми, кто зимой ушел на заход, за Горину, с Коловеем, Любоведовым сыном, – продолжал Лют. – Я видел его в Туровце с Коловеем. Он там на меня волком смотрел. Все сходится.

Эта новость очень многое меняла. Еще не осознав все последствия, а лишь услышав, что Лют едва не погиб, Эльга знаком подозвала было его к себе. Но затем, когда он неловко поднялся, вспомнила о его ране, сама подошла и обхватила его голову, прижала к груди и зажмурилась. Отчасти она обняла его вместо Святослава, но, погибни в той схватке Лют, ее горе было бы немногим меньше. Все в ней трепетало от ужаса чужой смерти – той, что ощущается острее своей собственной. Запустила пальцы в немытые волосы, поцеловала гладкий лоб, впитывая живое тепло и стараясь прогнать из груди страх смертного холода.

Лют сперва смутился – он еще не привык, что в Киеве считается ближайшим родичем княгини, – но потом расслабился и даже с робкой благодарностью обнял ее за пояс. Не так уж давно он был ребенком, лишенным матери, и теперь с наслаждением души и тела принимал ласки привлекательной женщины, даваемые свободно и без стеснения, как младшему брату. Сам не верил, что его обнимает госпожа всей руси, которую иные едва смеют коснуться взглядом. Ноздри его трепетали от запаха женского тела, смешанного с духом греческих благовоний от одежд княгини; легко просыпавшаяся юношеская похоть накладывалась на искреннюю признательность за то, что она, столь выше его стоящая по рождению и положению, числит его среди ближайших «своих».

И вновь, как в миг наречения меча, его охватило чувство, будто душа улетает в небеса и делается огромной, как сама вселенная; чувство избранности и одиночества перед богами, как одинока земля перед небом…

– Так это были древляне? – спросила Эльга, выпустив его.

Лют слегка повел головой: выходит, так.

– Тогда как день ясно, почему с князя нашего хотели голову снять, – пробормотал Асмунд.

В дверь постучали, заглянул отрок с крыльца.

– Госпожа! Острогляд с боярыней пришли, просятся к тебе.